Началась эта история еще до моего рождения. По причинам, вполне понятным из моего письма, называть своего поселка я не хочу, скажу только, что находится он в Кировской области. Когда я еще был подростком, мама указывала нам на одного мужика и предупреждала, чтобы мы близко к нему не подходили, не разговаривали с ним, взглядом не встречались и вообще — держались подальше. Потому что он, дескать, бесовское отродье, и в нем сила колдовская. Порчу, а то и смерть может навести легко, просто спьяну, и потом от нее не избавишься. "Я уж не помню, верили мы матушке или нет, но более подробно про Веньку-Засоню я услышал не от родителей, а от дядьки моего приятеля, когда мы все вместе ездили на рыбалку с ночевкой. Говорили, что Венькин дед был колдуном, еще до революции, совсем молодым, в ворожбе был известен и люди его сторонились. Как большевики власть взяли, его расстрелять хотели, но почему-то не стали, даже не посадили. Слухи ходили разные. Кто считал, что он кого-то из комиссаров вылечил, пока в ЧК сидел
Хорошо они жили, плохо — про то дядька в подробности не вдавался, потому и я не знаю. В Отечественную дед на фронт не попал — старый уж был, а сын еще молод слишком. А вот дочки его уехали и больше не вернулись. Не погибли, осели где-то в других местах. То ли работать устроились во время войны, то ли в медсестры пошли. В общем, нашлось для них где-то дело. Сын дедов вырос, механизатором стал, женился. Мальчик у него родился. После смерти Сталина жена деда так распереживалась, что слегла надолго. Потом встала на ноги, но на себя похожа не была — не узнать. Года два протянула, да и преставилась. Дед после этого тоже сник, черный совсем стал, людей начал сторониться. Хотя к нему и так никто в друзья особо не набивался. В общем, вскорости и он умер. Дядька особо нам уточнил, что шестьдесят два года старику было. Не знаю, может, это важно?
В общем, похоронили деда. И дядька даже был при этом, гроб помогал нести.
Через три дня после смерти дед внезапно явился в свой дом, разбудил сына и попросил у него поесть. Сын накрыл стол, собрал какой-то снеди. Старик наелся и ушел. На другой день сын, конечно, всем в деревне рассказал об этом происшествии. Напуган был сильно — да, в общем, и не удивительно. Вечером попросил соседей жену с малышом приютить. Но в ту ночь старик не появлялся и на следующую ночь тоже. А потом опять пришел и опять попросил есть. И так повелось, что раз в пять-шесть дней дед из могилы домой ходил. Деревенские тому мужику и верили, и не верили. Дядька говорит — даже подкараулить мертвого колдуна пытались, но ни разу странного гостя не видели. Длилось это месяца два. Прочие-то люди только испуганные рассказы слушали, а жена с ребенком из дома проклятого сбежала, к родителям переехала.
Слухи же про такую чертовщину расходились, и мужика на партсобрание вызвали — он еще, вдобавок ко всему, и партийным был. Стали пропесочивать за то, что слухи дурацкие распространяет, суевериям всяким потакает. Тогда ведь боролись с суевериями и религией. Тем более — коммунисты. Он спросил: что же делать, когда к нему в самом деле отец покушать приходит. Ну ему и сказали — не кормить. Потому что бред все это, галлюцинации, и быть такого не может. Я там не был, это дядька так рассказывал.
Угощал ли колдуна сын во время новой встречи или нет, об этом никто не знает, но через день на работу он не вышел. К нему после утреннего совещания заехал заведующий фермой и нашел в постели мертвым. Мало того, в тот же день еще четверо деревенских вдруг расхворались и через несколько дней один за другим умерли. А спустя пару дней еще двое — и заведующий фермой тоже. Тут мужикам стало ясно, что дело неладно. Атеизм — атеизмом, а жить всем хочется, и за детей страшно. Начали разрывать могилы всех свежих покойников. Дядька говорит — страшно было колдовскую разгребать. Но и до нее черед дошел. Дед, как оказалось, лежал в гробу с открытыми глазами, с красным, как бы налитым кровью, лицом. Словно только-только умер, даже усохнуть не успел. Его, как водится, проткнули осиновым колом и сожгли.
Однако этим дело не кончилось. Ведь дар колдовской, как известно, от старика к внуку завсегда переходит. А после того, что случилось, народ сильно суеверным стал и мальчишки, того самого Веньки, остерегался. Боялся, как бы чего не вышло. Тот же и в ус не дул, вырос, на агронома благополучно выучился, в деревню вернулся — да и запил, толком даже поработать не успел. Жены, девушки, друзей у него, понятно, не имелось, но собутыльники находились всегда.
Это уже при мне происходило, хотя, конечно, был я еще слишком молодым, чтобы компанию со взрослыми водить. Венька по деревне ходил, стучался в разные дома и просил дать похмелиться. И ему всегда давали — кто самогонки, кто денег давал, лишь бы не злить, и чтобы ушел. Народ все ждал, когда он сопьется вконец и сдохнет — а он нажирался до синевы, но на здоровье никогда не жаловался. А дар дедовский в нем бродил, тому много случаев в доказательство. Раз он поспорил с одним мужиком — шефы к нам с города приезжали на уборку, местный бы связываться не стал. Так он поспорил, что грозу вызвать сможет. День был ясный, но очень скоро, часа за два, нанесло тучи и началась настоящая гроза. Засоня, как ненастье кончилось, за выигрышем пришел, а городской отдавать не стал. Сказал, что это совпадение и Венька, мол, тут ни при чем. Венька ушел, не сказал ничего, но ночью опять гроза налетела, и сразу несколько молний в барак ударили, где шефы жили. Так шарахнуло, что в нескольких домах даже стекла повылетали, этому уже я свидетель. А барак загорелся, мужики из него в одних трусах выскакивали, как в постели их беда застала, и многие ожоги сильные получили, хотя никто и не погиб. Напротив, через поляну, женский барак стоял — ему хоть бы что, ни разу не долбануло.
Бабка одна его стыдить попыталась за беспутную жизнь — так он раза три к ее дому подходил, через забор на двор смотрел. И буквально за месяц вся зелень, что у нее на огороде и в саду росла, пожухла, полегла, с деревьев листва осыпалась. Мало того, со всей округи кошки начали сбегаться к ней в огород гадить. Вскоре вся земля перекопана оказалась, словно граблями постоянно рыхлят, и вонь стояла несусветная. Хоть и кошки — а когда много, то запах еще тот получается. Там до сих пор ничего не растет.
Но времена были еще советские, потому Венька все-таки попался — его участковый вместе с парой собутыльников взял, да и под замок посадил. По статье за тунеядство. Хотел в ЛТП отправить, чтобы людям жизнь не портили и нервы не трепали. Но получилось как с дедом: кто-то из района решил устроить показательный суд у нас в клубе, и судья назначил ему год исправительных работ. Это чтобы Венька в колхозе работал, а у него из зарплаты что-то там вычиталось ежемесячно в пользу государства. И получилось, что его вроде и осудили — но тут же в клубе из-под ареста выпустили. Приятели его, кстати, сразу после суда куда-то пропали, а Засоня остался. На работу, правда, не пошел, но пить перестал. Большую часть времени у себя дома копался — начал хозяйство в порядок приводить. А то ведь и изгородь завалилась, и крыша текла, и крыльцо перекосило. Деревня с облегчением вздохнула было — но тут у участкового в один день вся скотина вдруг сдохла. Даже собака и кот его черный с пятнами, и куры — все померли беспричинно. А через день двое детей-погодков с жаром слегли, жена вся в слезах два дня ходила. Это уже при мне было, сам помню. У нас мужики и решили, что Венька мстит — хотя он ко двору участкового не подходил вовсе. Собрались, да и решили кончать с колдовским выродком, чтобы в родной деревне без страха жить было можно. Пошли всей толпой к его дому, с ружьями почти все были. Мы с мальчишками тоже следом увязались, нам уж лет по двенадцать было, тоже большими себя считали. Пришли — а Веньки и нет, пропал.
Все только перекрестились с облегчением. А Венька не сгинул, еще раза три он являлся. Выходил из леса весь заросший, сгорбившийся, до сельпо доходил, покупал что-то — гвозди, керосин, петли, пленку полиэтиленовую, леску, крючки или инструмент какой — и тут же обратно уходил. Его никто уже не трогал. Последний раз его видели, когда мне пятнадцать лет было. Больше он уж не появлялся.
